Катарсис. Он был целью древнегреческих вакханалий и трагедий. У него нет однозначного определения. Как нет и определения тем ощущениям, которые испытываешь после выставки «Непостижимость бытия» Владимира Янкилевского.Странный, непонятный, в некоторых моментах пугающий. Непостижимый. Название выставки полностью отражает сразу две идеи: для Янкилевского – непостижимо бытие, для нас – непостижим он сам. Но это только на первый взгляд.
©Елена Кузяева
Выставочный зал Московского музея современного искусства встречает высокими колоннами, монументальностью и возвышенностью. Чувство, будто вошел в древнегреческий храм, пропадает, когда видишь первые работы художника: натюрморты в духе Пикассо и абстрактные импровизации. На примере двух портретов, написанных в разное время, уже понятно, в какую сторону будет двигаться их автор. На раннем – лицо мужчины в шляпе с немного неправильными и грубыми чертами, темно-синие тона и расплывчатые мазки; на более позднем – вместо лица квадрат, круги и треугольники заменяют глаза и нос, а рот напоминает уходящую вдаль дорогу. Рядом – работа «Тема и импровизация», где Янкилевский уже использует картон и дерево.
Дальше – зал, от которого захватывает дух. Посетителя ослепляют кислотные сумасшедшие цвета, плывущие лица, ноги и руки. Из-за буйства красок и непостижимых уму фигур и образов страшно смотреть на полотна. Это – настоящий Янкилевский. Посетитель в недоумении, он не знает с чего начать и как понимать изображенное. Сочетание несочетаемого: дерева, картона, масла, металлических элементов, вырезок, коллажей, мятой бумаги. Картон наслаивается друг на друга, из-за одного слоя виден другой, появляется объем и фактура. Можно ли назвать изображенным то, что будто плывет по воздуху, находится вне рамок и проникает в разум?
Но в следующем зале на помощь приходит медиатор, который предлагает, наконец, разобраться в возникших эмоциях и в посыле самого автора. Нужно найти несколько главных ключей к понимаю Янкилевского. Тогда он станет завораживающим, притягательным, доходящим до самого сердца.
©Елена Кузяева
Триптихи – излюбленная форма выражения художника. В них всегда есть женское и мужское начала и пространство, их окружающее. Так называемый универсум. На одном из триптихов в центре – мужчина и женщина, которые слились воедино. Вокруг – пространство, серое, напоминающее город с высоты. Менее заметны мужской профиль и женское тело, развернутое прямо на смотрящего. Пара в центре будто падает откуда-то сверху, летит. Тут же – мужской портфель и женские безделушки, а наверху объявления, гласящие: «Тебе скучно? Позвони…». Янкилевский намекает: «Любовь – продажна». Название триптиха: «Адам и Ева. VI. Падение из Рая».
Мотивы женского и мужского повторяются из работы в работу. Они либо вместе, либо порознь, но всегда стремятся навстречу. Причем мужчина изображен только в профиль. Это символизирует движение, а оно для Янкилевского – разрушение. Женщина же – овальная, круглая, мягкая. Один ключ найден.
Другой ключ – мотив ящиков и коробок, напоминающих гробы, в которые человек загоняет, прежде всего, себя сам. На триптихе «Бытие и вечность» слева – люди, зажатые в ящиках, вокруг которых черным комом лежит земля. Справа – дыра, крест. Между ними прямая линия со стрелкой. Вывод прост: конформизм для Янкилевского – смерть. На другом триптихе ящики находятся уже в центре, окружает их черный город, который давит на стенки, сжимает коробки, люди в них корчатся. Но у них нет лиц, они олицетворяют всех и каждого. В соседнем ящике – книги, семейные фотографии, которые тоже теряют свой смысл в современной реальности.
©Елена Кузяева
Картина «Сумерки» напоминает о Достоевском. Черные краски, мужская фигура, которая оступилась и летит вниз, линии города. Это может быть Раскольников, Свидригайлов или любой герой из романов писателя. В верхнем левом углу – дырка в картоне, из которой проглядывает солнце. Здесь мотив света сведен к минимуму, в отличие от другой работы «Свет и тьма».
Религиозный и мифологический мотивы так же сильны в творчестве Янкилевского. Работы на тему Данаи, Зевса и непорочного зачатия, в которых присутствуют супрематические жесткие фигуры, символизирующие мужское начало, изображают женщину мягкой и от этого мучающейся, не способной получить желаемое.
Так же пугающе привлекательны арт-объекты, которых на выставке несколько. Например, «Дверь (посвящается родителям моих родителей…)». Обычная двустворчатая обшарпанная дверь. За ней – еще одна, в которую «впечатался» мужчина, и уже за третьей дверью – светлый морской пейзаж. Если присмотреться, можно увидеть портрет – это бабушка и дедушка Янкилевского по материнской линии. Название отводит читателя далеко в старину, туда, где хорошо и спокойно, за третью дверь.
©Елена Кузяева
Очень экспрессивны у Янкилевского работы-посвящения. «Триптих № 4. Существо во вселенной», посвященный Шостаковичу, – весь музыка, ее воплощение в изображении. «Триптих № 14. Автопортрет (памяти отца)» наводит на размышление о смерти. В центре – мужчина в вагоне метро, по бокам – то светлое, что было и что могло бы быть, и чернота, которая ожидает всех. От светлого до темного – поездка в метро, от жизни до смерти – поездка в метро. Вся жизнь – бесцельная поездка в метро.
В другом зале выставлен цикл «Мутанты». Трудно рассматривать монстров и существ, которые отдаленно напоминают людей; выразительность настолько велика, что становится страшно. Янкилевский проникает прямо в подсознание, пробирается сквозь мысли и давит на психику. Каждый волен трактовать эти образы по-своему.
Далее – более спокойные работы, изображающие женские тела, мужские профили, коллажи, в которых художник подражает западным средневековым мастерам и использует части их работ. С каждым новым полотном все становится понятнее. Основные ключи, которые позволяют разобраться во всех его работах, найдены. Это – образ мужского, женского и универсума, мотив ящиков, монстров, света и тьмы, смерти. В разных интерпретациях они повторяются от работы к работе, освещаются под новым углом, заставляя напряженно думать.
Обойтись без помощи посетителю трудно. Возможно, привыкнув к способам выражения мысли Янкилевским, он найдет свои интерпретации и прочтения. Но независимо от пути познания его идей, Янкилевский не только пугает, смущает, заставляет отводить взгляд, но и приводит в восхищение.
