Станислав Дробышевский, известный антрополог, лектор и просветитель, выпускник кафедры антропологии МГУ имени М.В.Ломоносова, рассказал о том, как идут дела в отечественной науке о человеке.
©Изличного архива Станислава Дробышевского
Давайте начнем издалека. С чего началось ваше увлечение биологией?
Когда я был маленький и трава была зеленее, меня увлекало все подряд. Но, поскольку на окраине Читы был лес, поля и, что характерно, кладбище с черепами, я, естественно, увлекся биологией.
Кладбище дало опыт в раскопках?
Конечно! Мой кирпичный дом стоял фактически посреди кладбища. И каждый год, когда строили другие дома, кладбищенскую землю перепахивали заново. А потом еще решили построить стадион прямо на этом кладбище – и сняли грунт ровно на глубину могил. Так что недостатка в черепах и прочих развлечениях у нас не было совсем (улыбается).
Были там и бурятские захоронения со свастиками, естественно, – они же ламаисты (течение буддизма. – Прим. ред.). И мы думали: вот тут фашисты похоронены!
Какие были альтернативы при выборе факультета?
Я поступал на биофак МГУ, без вариантов. Кроме прочего, лет с пяти у меня была книжка «Палеонтология в картинках», и я точно знал, что буду палеонтологом, чтобы изучать динозавров. Но, учась на биофаке, я понял, что динозавры, возможно, не самое интересное. Антропология, безусловно, тоже прикольная.
То есть людей все же интереснее изучать, чем динозавров?
Выяснилось, что да. Хотя каждому свое. Тот, кто изучает божьих коровок, наверное, тащится от них, а кто изучает лютики – от лютиков.
Обычно в науке университетское образование не поспевает за реальным положением дел. Насколько это проявляется в преподавании антропологии, в частности, в МГУ?
Поскольку антропологов на кафедре у нас десять человек, в чем им отставать-то? Да и потом, кто создатель современной антропологии? Те же преподаватели! Конечно, есть такие «персонажи», которые несколько… отстали. Но их, прямо скажем, немного.
То есть вам не пришлось ничего «догонять» после выпуска из МГУ?
Вообще не пришлось. Конечно, я тоже был студент, и очень старательный, но не все в голове укладывалось. Вот помню, я конспектировал журналы для кандидатской, а через некоторое время случайно откопал тетрадки с лекциями. Обнаружилось: то, что я конспектировал в научных журналах, у меня уже было в лекциях, но выветрилось, как это обычно бывает со студентами. Просто не все, что преподается, в голове студента остается.
Хотя есть области, которые я представляю себе очень туманно, например дерматоглифика (изучение отпечатков пальцев). Я этим лично не занимаюсь. Моя специальность – антропогенез и расогенез (происхождение человека и различных рас. – Прим. ред.).
Далеко ли ушла антропологическая мысль Запада от российской?
Вообще никуда не ушла. Антропологов везде раз-два и обчелся, железного занавеса нет, методики все те же. А в некоторых областях мы даже впереди.
Например?
Например, расоведение. У европейских антропологов это направление закрыто для исследований по идеологическим причинам, запрещено. Во времена Лысенко у нас запрещали генетику, теперь у них – расоведение. То есть у нас эти идеологические «приколы» исчезли, а у них – только начинаются.
Бывают разве что особо крутые специалисты, но их и здесь много: в палеопатологии (изучает патологии ископаемых людей) Александра Петровна Бужилова, в палеодиетологии (питание древних людей) Мария Всеволодовна Добровольская и некоторые другие. Конечно, есть изощренные методики вроде выделения ДНК из зубного камня или почвы – такого у нас не делают, хотя, при желании, генетики это могут. А техника вся покупается, да и немного её надо.
Кстати, во Франции, Англии и Германии антропологов, активно работающих, меньше, чем у нас. Больше только в США, но там и бюджеты…
В Китае антропологов много, но уровень – так себе.
А кто вас финансирует?
Как обычно, наука, в том числе кафедра антропологии МГУ, финансируется государством. Есть возможность писать гранты, но никто не хочет: куча бюрократии, а «выхлопа» практически нет. Антропологу, правда, много не нужно: циркуль еще с XIX века может лежать, ничего с ним не будет, а все материалы нам археологи выкапывают.
Насчет материалов: в бытовом сознании антрополог – тот, кто копает…
Это потому, что в бытовом сознании путаются археологи и антропологи. Только археологи имеют право копать, а антропологи – нет. Ну, я, конечно, регулярно выезжаю на раскопки. Землю рыть могу.
И что-нибудь находите?
Неизбежно, потому что копают не в чистом поле где попало, а там, где что-то наверняка есть. Для того разведки существуют.
Завершая предыдущую мысль: антропологи, если и участвуют в раскопках, то обычно в качестве экспертов по определению материала, они к лопате не прикасаются, разве что на практике на втором курсе. Тем, кому хочется спорта, – те и копают.
Тем более что 90% антропологов вообще не занимаются костями и древними людьми. Это такой мегастереотип, будто антропологи изучают черепа. Большинство из нас изучают спортсменов, школьников, стариков и так далее. Просто людям нравятся черепа.
А как выглядят будни антрополога?
Лично я преподаю, читаю открытые лекции. А те, кто, собственно, двигает науку… По-разному бывает. Денис Пежемский, например, мотается по раскопкам, измеряет черепа и тратит 60% времени на бюрократию. Питерский антрополог Широбоков изучает отпечатки пальцев. Марина Зверева сидит в криминалистике, восстанавливает по черепам лица погибших для опознания. Елена Година ездит по школам и занимается антропометрическими исследованиями учащихся для статистики. Отдельные персонажи, как это бывает, пьют чай.
Вопрос как к просветителю: на фоне попыток признать богословие наукой, объявить патриарха профессором и прочее насколько усложняется работа с аудиторией?
Упертые персонажи встречаются крайне редко. Но тут может быть отсроченный эффект: лет через тридцать сегодняшние школьники окончат вузы и придут ко мне со своими тараканами. Пока что студенты воспринимают все это абсолютно адекватно. Более 90 процентов людей вполне нормальные, другое дело, что их не всегда слышно среди фанатиков. Да и на популяризаторские мероприятия последние практически никогда не приходят.
Недавно меня пригласили на телеканал «Спас». Там был товарищ, который вещал, а я, соответственно, завороженно его слушал. Он постоянно кричал: «Не перебивайте меня!» Фактически, меня просто для фона посадили.
А чем нам может грозить распространение религиозного мышления?
Бедами и несчастьями. Религиозное мышление основывается на вере. В краткосрочной перспективе это, может быть, даст сплочение «народа единого» вокруг какой-нибудь хоругви, но на практике – религии будут бороться между собой и разъединять людей. Разброд и шатание.
К тому же если человек и правда ориентируется на веру, а не на логику и знания, он будет так вести себя во всем: лечиться «народными средствами», игнорировать данные медицины, экономики и так далее.
А главное, соседние страны просто нас обгонят. Вот, допустим, у нас законодательно нельзя применять генную инженерию, и наш факультет биоинженерии, по сути, готовит специалистов для зарубежья. Рано или поздно у соседей будет лучше расти пшеница, эффективнее развиваться медицина…
Ну и наконец: что самое клевое в работе антрополога?
Антрополог изучает человека, то есть себя. А что может быть интереснее, чем изучать себя?
Несмотря на то что известно уже немало, многое по-прежнему пока не узнано. В этом и весь прикол.
По традиции пожелайте что-нибудь юным журналистам.
Не писать дичь, проверять информацию и обращаться к специалистам. Они, кстати, не всегда этому рады, но все же… Вот самое главное пожелание.
