Факультет журналистики МГУ имени М. В. Ломоносова продолжает серию интервью с военными корреспондентами. В этот раз нашим гостем стал тележурналист, обозреватель Борис Игоревич Костенко.
©Вера Подъячева / Журналист Online
- Борис Игоревич, мечтали ли вы стать военным корреспондентом в студенческие годы?
- Конечно, нет. Во-первых, страна жила с ощущением, что войны не будет, а если она будет, то будет ядерной. Хотя уже был Афганистан и другие прецеденты. Во-вторых, не было такой специальности, хотя мы изучали историю нашей отечественной журналистики, в том числе военной. Собственно, начиная со Льва Толстого и его «Севастопольских рассказов». Нас учили на этих текстах. Мы никогда не готовились быть военными корреспондентами.
Но вот сейчас, когда прошли годы и эпохи сменились, я могу сказать, что нас ориентировали на служение Отечеству. Я же заканчивал международное отделение, там еще более обострена эта ситуация с точки зрения служения. Из нас готовили бойцов идеологического фронта. Фронт был, потом он ушел в тень, но я не могу сказать, что он исчез совсем. А сегодня он опять есть. Поэтому мы не готовились быть военными корреспондентами, но мы готовились работать в военных условиях.
- Почему вы решили связать свой карьерный путь с военной журналистикой?
- Во-первых, судьба так сложилась. Конфликты, которые начались тогда на территории бывшего Советского Союза, застали меня в программе "Время". И у нас не было такой специализации, вот один ездит по горячим точкам, а другой не ездит. Приказать главный редактор не мог, он мог только попросить. Мы прекрасно понимали, что никакого особого режима нет, помощи или ещё чего-то человек в этих условиях не получит. Уже были у нас прецеденты, когда люди гибли… Журналисты всегда находятся в зоне риска. Была криминальная составляющая или теракты, как в случае с Холодовым (Дмитрий Холодов - журналист, погиб в 1994 году - прим. ред.) из "Московского комсомольца". На войне журналисты погибали в зоне Нагорно-Карабахского конфликта. А во время Приднестровского конфликта у меня там произошло некоторое недопонимание с руководством Останкино. Меня отстранили от ведения новостей, и я предложил поехать в Приднестровье. А там была патовая ситуация, предвоенная, и никто не понимал, что происходит. И вот мы поехали, сделали ряд репортажей, а из остального материала в полуподпольном виде – документальный фильм «Кому нужна эта война». И вот эта война как-то определила всю мою карьеру. Даже несмотря на то, что я понимал, что моей карьере как журналиста программы «Время» конец, и надо было искать другую работу. В этот момент происходит беда, вводят войска в Кишинев. Вовлечена и российская армия, генерал Лебедь. Тогда были известные события, погибло много народу. И такая неприятная история была, когда обстреляли выпускной класс, очень много детей погибло. Это все почти на моих глазах. И я понял, что выбор сделан. Сколько лет прошло, уже считай, 32 года и больше. И ничего не меняется. Это понимание того, что ты больше, чем просто репортер с микрофоном, с камерой, который бегает и снимает что-то такое вызывающее, горящее, дымящееся, эти ужасы... А мы пытались подняться над смыслом.
Мы попытались понять, что происходит, мы дали исторический фон. Ещё мы уверены, что, когда происходят такие события, репортёры едут, не все могут себе позволить по разным причинам, объективным и субъективным, выйти на уровень исторического фона и смысла происходящих событий. Вообще на линии фронта правды нет. Потому что перед тобой ужас войны, смерть, поведение конкретных людей, да, геройское, да экстремальное. Тяжелая, грязная, неприятная и одновременно героическая работа, но весь масштаб картины с линии фронта тяжело увидеть.
Сейчас ситуация с военкорами меняется, им статус предлагается. Военкоры, когда приезжают сюда, иногда теряются: «Как же так? Там видим одно, а здесь происходит несколько иное». Вот некоторые не выдерживают такого, и в силу того, что там они живут другой жизнью и все по-другому, возвращаются обратно. Недавно погибшие наши коллеги, они как раз прошли и Сирию, и начало конфликта, и были награждены – все равно они поехали туда. Но началось все чуть раньше...
Как редактор я беседовал один из последних с нашими корреспондентами из международного отдела программы «Время» – с Виктором Ногиным и Геннадием Куринным. Когда я с ними разговаривал, то говорил: «Куда вы лезете? Зачем вы туда-сюда мотаетесь?». Они через линию фронта ездили во время сербско-хорватского конфликта. И так намекнул им, что здесь ваш героизм не то, что непонятен и оценить его никто не может, но он не будет так востребован, как вы думаете, с вашим романтическим угаром. Они погибли. И потом, когда с Приднестровьем эта ситуация улеглась, меня отправили в Белград. Мне сказали: «Ну ладно, ты был прав», но так тихо, неофициально. В общем, я поехал в Сербию. Тогда уже давно не было оттуда материалов. И мы там кое-что тоже сделали. Ну, понятно, отработали для редакции, а потом тоже сделали небольшой фильм «Остров Сербия». Это окончательно закрепило за мной шлейф, которым я горжусь, но некоторым он очень не нравится. Этот шлейф «упорства и поиска правды» также характерен для наших военкоров, потому что люди, которые там «на ленточке» работают, и понятно, что мы им верим, но они ещё и подкрепляют это фактами и своим упорством. И вот этот критерий важный, вам как молодому журналисту, я хотел бы о нем напомнить, что, если вы хотите сделать в хорошем смысле карьеру и имя, позаботитесь о репутации…
Во-первых, её надо блюсти, потому что проколоться в нашем мире можно очень быстро, и репутацию свою не восстановить, и надо стараться относиться к своей профессии как к служению. Неважно, ты работаешь по освещению вопросов образования, строительства, медицины, военной ситуации. Если вот этот критерий у тебя перед глазами, то все остальное приложится. Вообще, я считаю, что профессии такой, как военный журналист нет, это некая специализация. Это может быть амплуа, желание. Научить этому нельзя. Вот, собственно, я не принимал решения, это жизнь и судьба. Я благодарен ей, что так получилось. И вы меня спрашиваете, как военного корреспондента. Конечно, я таким себя не считаю, но пришлось…
- На кого из военных журналистов вы, возможно, равнялись, когда были студентом?
- Это наши выдающиеся писатели, которые работали в газетах во время Великой Отечественной войны ещё в советских условиях так называемой военной цензуры. Военная цензура – это правильно. Тем не менее, им удалось сохранить тот высокий литературный уровень, гражданский, не переходить грань. У нас, конечно, были выдающиеся люди. Известный журналист Илья Эренбург, его знаменитый текст «Убей немца». Он сыграл свою роль, но это все равно такой экстремальный вариант. А вот с болью и с чувством, с ответственностью, конечно, это Симонов, Сурков и некоторые ещё. Потом они стали великими писателями. Если говорить про Афганистан, то у нас в редакции работал Михаил Лещинский, он проработал там практически всю войну. Вот из международников Александр Каверзнев, который поехал в Афганистан, там непонятно, чем все это закончилось. То ли его отравили, то ли чем-то укололи. Он приехал со страшной болезнью, с лихорадкой и вместо того, чтобы лечиться, пошёл отдыхать… На третий день его привезли в госпиталь, но было уже поздно. Он погиб. Фильм он снял. И это очень трудное амплуа, работать одному, у тебя оператор, никакой защиты нет, прикрытия нет. Какие-то договоренности с этим страшными людьми, которые могут тебя разыграть «в тёмную». Вот сегодня, может быть, это редко встречается, но бывает. Но эти люди работали очень искренне. Я знал оператора Аркадия Громова, который работал вместе с Каверзневым.
У нас был друг, оператор, он погиб. Он был в своё время вместе Владимиром Геннадиевичем Соловьевым, который сегодня руководитель Союза журналистов России, в Белграде собкоррами. Я приехал туда уже, когда их туда послали. После Ногина и Куринного. Я приехал своё кино снимать и попросился с ними в Боснию. Мы поехали на машине, они сняли сюжет. Там как раз обстрел был. Всё, как в Донецке сейчас происходит… Обстрел из танков, попали в дом. Погибла семья, три трупа. Отец вышел за хлебом, вернулся домой, а его беременной жены и дочки нет. Он с ума сошел. Это попало у нас в материал. Я сделал свой небольшой эпизод уже для фильма. «Вот мы закончили, давай перекусим», – оператор говорит. Я потом скажу, как его фамилия. А потом поправился: «Вы, наверно, будете выпивать? А я буду на вас смотреть… Давайте мы перейдем границу, там попроще, и я с вами по бокальчику». Ну, хорошо, так и сделали, а сербам сказали, что мы пойдем в кафе напротив. Но быстро уехали. Ехали где-то час до границы. Переехали границу, сидим, все хорошо. Звонок: «Вы где? – Мы уже в Сербии. - А то мы вас потеряли, потому что в кафе, в которое вы сказали, что поедете, туда, попал снаряд...». Оператора звали Анатолий Клян. Он был убит в Донецке. Смерть – она рядом. Поэтому, знаете, никакой особой, я бы сказал, романтики военная журналистика не даёт. Да, это экстремально, да, это очень важно. Да, это долг, который ты исполняешь перед своей аудиторией, перед страной, потому что работаешь, скорее всего, в серьёзном издании, потому что какие-то мелкие или не очень значительные средства массовой информации не посылают туда корреспондентов. За корреспондентами гоняются, их выслеживают. Поэтому пребывание серьезной телевизионной группы прикрывается, это большая, серьезная работа. На всех этого прикрытия не хватит... В Бейруте ребята очень тяжело работали. Например, оператор Николай Федоров рассказывал, как в Йемене работал. Там переворот, их к стенке ставили. Сверху чем-то шмальнули, и он бросил камеру. Потом лет 10 или 15 он не мог отчитаться за эту камеру. Она висела на балансе, и никто её списывать не хотел. Он по воде в руках выносил какого-то французского мальчика, ребенка. Семья иностранцев уходила, к лодке не могли подойти. Он работал в Йемене корреспондентом, я не помню, кто там был завкорпунктом, но в данном случае он оказался один. Это военная журналистика. Он хотел туда попасть? Конечно, нет. Но мы готовы. В том-то и дело, что нас учили работать в любых условиях. Когда мы выбирали профессию, если ты назвался журналистом-международником, редактором международного отдела, сотрудником, это однозначно служение. Если ты отказался куда-то поехать, на тебе крестик всё равно поставят.
- Борис Игоревич, как и когда вы впервые попали в горячую точку?
- В горячую точку попал я, как всегда, у нас говорят, случайно. Мы сидели на смене программы «Время». Заходит Эдуард Сагалаев и говорит: «Кто хочет сделать сенсационный репортаж?». И все так сидят спокойно. Я говорю: «Что вы имеете в виду? Это вообще интересно, сразу скажу». Ну, пошли. И я через пять часов из Чкаловского вылетел в Гянджу. Это был второй день после бакинских событий, так называемой «бакинской резни». Тогда были столкновения большие в Баку. Сейчас это закончилось в Нагорном Карабахе. Я попал в Первомайск, который по-азербайджански называется Гянджа. Там стоял наш авиаполк. И командовал всей этой группировкой генерал Громов. Мы снимали в армянских селах, азербайджанских, потом по нам стреляли из градобойной пушки, но не попали. И ситуация, конечно, неприятная, это «горячая точка». Могло полыхнуть, как угодно. Вот одно из неприятных ощущений: представьте себе, город крупный, площадь - это здание райкома партии с колоннами - и вся площадь загружена народом. Ну, не знаю, сколько там точно было, наверное, тысяч пять. Ни одного знамени, ни одного транспаранта, все в черном. Это был траур. Потом вдруг они начали жечь партийные билеты, я говорю оператору: «Снимай, срочно снимай». И мы успели снять, как они жгут в кадре партийный билет. Это первый раз было показано по Центральному телевидению. Конечно, к нам отношение было не очень хорошее, напряженное. Потом эти кадры стали хроникой. Больше, по-моему, никто такого не снимал. И мы не могли оттуда выехать. И потом, когда самолет военный пришел, нас погрузили, мы уехали в Москву. Я поехал поспал, потом приехал в редакцию, и с 8 утра и до 9 вечера мы делали этот материал. Он вышел в эфир. Эта программа называлась «Воскресенье». Ведущий был Александр Крутов. Мы показали материал, это была большая работа и серьёзное признание.
Я считаю, что мастерство журналиста – это когда надо сделать всё быстро. Одно дело в Москве, а другое откуда и связи-то нет. Во-первых, переслать его в Москву по космической связи было нереально. Только перевезти самолётом. Сейчас интернет может быть где-то есть, но где-то его и нет. И надо ещё работать оперативно. Поэтому надо быстро соображать, что ты делаешь. Надо думать о безопасности, нужно думать о коммуникациях, надо думать о своих коллегах, которые тоже, простите, все под Богом ходят.
- Что, на Ваш взгляд, является самым сложным при освещении военных конфликтов?
- Во-первых, чувство меры. Надо понимать, куда можно заходить, куда не надо, и то, что твой героизм и романтизм ситуацию не изменит, и ты никому ничего не докажешь. Если ты работаешь не один, ты корреспондент, то за тебя отвечает редакция, а если ты на фрилансе, за тебя вообще никто не отвечает. Делай что хочешь, это твое личное дело, рискуй жизнью, пытайся. Когда-то ребята хорошо зарабатывали, «стрингеры» их называли, они работали непосредственно на линии фронта. У них иностранные компании материал покупали, оплачено было тоже это кровушкой серьезно, но люди зарабатывали. Потом, когда они уже привыкли этим делом заниматься, то уже не могли от этого отказаться. Это такая болезнь. Самое трудное – чувство меры. Понятно, что ты не можешь рассказать обо всем, ты должен успеть передать в редакцию то, что ты сделал, иначе это все или пропадает по времени, или что-то ещё с этим произойдет. От тебя ждут репортаж, а он имеет ограниченный срок годности, объём, качество и насыщенность материала. Поэтому, когда мы ездили в эти «горячие точки», то потом старались сделать фильм, потому что тему раскрыть невозможно одними только репортажами. Это конкретные события, конкретный эпизод, это накопленные эмоции, исторический фон, факты какие-то, которые выстраиваются в большую картину. И вот надо правильно составить этот алгоритм. Это значит, что нужно понимать, где предел безопасности, а где предел этический. Например, кишки, намотанные на гусеницы танка, не надо показывать. Хотя сейчас это заблюривается, но вообще это не нужно. Это неписаный кодекс, и трупы солдат тоже не принято показывать. Материал должен быть полный, разноплановый, монтажный. То есть ты должен снять маленький фильм со своей завязкой, кульминацией, развязкой, эпилогом, прологом, выводами. Если это получается, тогда да, это большая удача, чтобы у людей вызывать не только эмоции, что ты на войне находишься, а чтобы ещё было человеческое ощущение. А вот самое неприятное, когда я как руководитель посылал людей на войну. Я не могу сказать, Вася, ты поезжай, мы твою семью не бросим. Сейчас это вроде как обычно, а тогда это было непонятно. У нас был случай в ТВЦентре, я руководил тогда информационным вещанием. У нас погиб водитель в Пятигорске, когда они снимали на Северном Кавказе. Кончилось тем, что нашли какие-то возможности через Московское правительство, пенсию организовали. Это был частный случай, очень редкий, но все равно неприятный. А если бы инвалидность? Вот сейчас один случай был, оператор погиб, а корреспондент потерял руку.
Первый материал по гибели Ногина и Куринного сделан из Югославии, это Союз журналистов организовал поездку. Он так и назывался «За что?». Вот за что они погибли? Что это дало? Мы должны понимать ту цену, которую мы платим на линии соприкосновений не только жизнями солдат, офицеров, мирных жителей, но и журналистов и что в какой-то момент нас спросят: а они за что свою жизнь отдали?
Когда мы говорим о военных корреспондентах, то одно дело, если ты представляешь «Вести», НТВ, Первый канал, ТАСС, РИА Новости, а когда на фронт рвутся ребята, за которыми стоят региональные компании, какие-то частные издания, это странно. Я считаю, что их пускать туда не надо – не потому, что они плохие, а просто сложно управлять этим роем журналистов и репортеров, которые не понимают, где находятся. Это опасно для их жизни и здоровья. И толку от них никакого. Война – серьёзное и грязное дело. Надо иметь большое мужество, чтобы работать в этих условиях, соответствующую психику, чтобы выдержать все это. Некоторые не выдержали. Отвечает за всё редактор, который человека туда послал, который его ведёт, курирует, направляет, организует, обеспечивает. Если ты не можешь этого обеспечить, то не надо посылать туда людей.
- Как вы справлялись с стрессом, связанным с работой в неспокойных регионах?
- Да никак я не справлялся. Стресс присутствовал постоянно. Не потому, что тебе страшно – есть коллеги, за которых ты отвечаешь. Мы вдвоем ездили, иногда втроем. Иногда на тебя все валится, а у тебя лимит пленки, аккумуляторов, солнце уходит… Главный стресс в том, чтобы всё успеть. В напряженной «горячей точке» надо сделать материал и с фронта, и в тылу. Это значит снять госпиталь, коммуникации, людей, детей – как там народ-то живёт во время войны или во время этих тяжёлых событий, как в Сербии под санкциями, когда электричества не было. Вот этот стресс плавно перерастает в желание правильно всё сделать, грамотно смонтировать, уложить в редакционный формат. И только после того, как всё вышло в эфир, вот тогда потихонечку стресс заканчивается.
- Как вы считаете, какова роль военного журналиста в современном мире?
- Если ты репортер телевизионный, то, когда ты выходишь в кадр и говоришь что-то публике, ты должен понимать, какую ответственность несешь: только ты можешь показать это, и важно, как ты это сделаешь. Главное, чтобы тебе поверили. И вот это постоянно давит на журналиста, отсюда и переживания, и нервы, и стрессы. Важно исполнить свой долг до конца. Это и самое трудное. А всё остальное – техника и ремесло. Об этом можно позаботиться. Или твои старшие товарищи тебе не дадут забыть об этом. Обязательно напомнят, заставят, обучат. А с опытом ты сам будешь учить. Человек, который попадает в эту ситуацию, никогда не может к ней подготовиться. Она всегда разная. И только опыт его товарищей может решить успех дела. А дело у нас коллективное.
- А каким бы вы советы дали только начинающим журналистам, которые хотят стать военными корреспондентами?
- Я бы посоветовал изучать великую классику, которая описывала ситуацию на войне – и отечественную, и зарубежную. И опираясь на это, можно что-то понять, когда попадаешь в это месиво. Сегодня технологии открывают новые возможности, но тема «человек на войне» как была, так и осталась. Это состояние пограничное: тебя завтра может не быть, а может не быть через несколько секунд. Люди, которые прошли это, они другие, не то, что они сумасшедшие или больные, они «другие», потому что они переосмыслили жизнь, у них другая уже шкала ценностей.
- Что бы вы хотели пожелать действующим военным корреспондентам?
- Домой вернуться живыми и здоровыми. Важно исполнить свой долг перед Родиной, перед редакцией, но в то же время надо понимать, что ты нужен стране живой. Ты нужен, потому что нужен твой материал и твое участие сегодня и завтра. И ты обязан себя там беречь и не лезть на рожон. Это иногда не имеет большого смысла. Сегодня вот ту самую картинку, которую снимали наши фронтовые корреспонденты во время Великой Отечественной войны, мы можем получить от наших бойцов, у которых на каске камеры установлены. Я понимаю, что это не операторские съемки, но вот эта живая ситуация, относительно боевая, эти картинки дорого стоят. Никаким репортажем перебить невозможно. Как бы вы ни старались, что бы вы ни делали, вы никогда не создадите объективную картинку происходящего на линии фронта. Значит надо искать образы в деталях. Много чего на войне бывает, а так сразу не подскажешь. Я все это наблюдал, все это крайне неприятно, но надо как хирургам работать в тяжелых условиях. Конечно, вернуться надо живыми, это самое главное.
